Гордый уроженец города Енакиево Геннадий Васильевич Никитченко имеет авторитет самого почитаемого русского в Абхазии. Где бы он ни шел, в Сухуми, в Очамчире, прохожие, буквально через одного, распахивают ему объятия: все или бывшие однополчане, или просто полны к нему симпатии. Но добывалась эта любовь нелегко. – Когда по вашему дому ударили из танков, что все же вас заставило не убежать, а вступить в неравный бой – и затем повести за собой других? – Я мог сбежать, в Очамчире пограничники за пару золотых сережек брали всех на корабли до Сочи. Там русских просто спихивали за борт – а греков, армян, евреев свои не только встречали, еще слали агентов распорядиться их домами и имуществом. Мне и грузины предлагали: «Отсидись где-нибудь, мы разберемся с абхазами, потом вернешься». Но стыд – стать беженцем в своей стране. У меня такой характер – при опасности бросаться не назад, а вперед. – А страшно было? – Дрожишь, когда неопределенность, когда ждешь. А решился – уже надо что-то делать, страх сам забывается. Потом у большинства людей одна и та же психология. Страшно не за себя, а за детей. Когда у нас полыхнуло, моя первая мысль была: дочь кончает школу, сын – университет, как бы не помешало им. Это же сейчас в России: всех гнут в дугу, а они думают: лишь бы ребенок кончил институт. А для чего? Кем он с дипломом станет? Чьим рабом? Когда теряешь сразу все, перестаешь за мелочи цепляться. – А абхазы поднялись все сразу? – Почти. У малых наций чувство родины острей. Трудней всего было поднимать крестьян. Они готовы были помогать, носить патроны, рыть траншеи – но не воевать. Пахарь привык: я всегда пахал на своем поле, война – не мое дело. Но то, что он пахал и сеял, было потому, что родина была его. Когда пришли грузины эту родину отнять, всем стало ясно: сегодня убили соседа, завтра убьют меня. Не будет родины – не будет, где пахать и сеять, загонят в горы, как индейцев в резервации. – Но чтобы победить, нужно согласие в вождях. Когда-то я в буфете Дома литераторов услышал, как один пьяный поэт орал: «Я – Пушкин! А Пушкин – говно!» То же сейчас – и у российских лидеров, которые хотят быть только Пушкиным, уже на Лермонтова не согласны. А как вы стали командиром у абхазов? Была ли толкотня локтей? – Все лезут вперед, когда надо языком болтать. Когда опасность настоящая, наоборот все друг за дружку отступают. Я никуда не лез, просто сперва начал чинить подбитый грузинский танк, сын подошел – стал ладить электронику. А шесть абхазов, видя это, уже заняли на него очередь. Так начинался наш Восточный фронт. Когда снаряды полетели, все к земле припали. Кто первый встал, и командир. Пошел в бой с автоматом впереди – имеешь право задним отдавать приказы. Главное, чтобы тебя не заподозрили, что используешь других в своих целях. Почему грузины проиграли, хоть и были сильней нас? Абхазы бились за свое, а тех послал куда-то Шеварднадзе, обещал наживу. Только их стали убивать, они подумали: ему это надо, а нам зачем? Поэтому и в России сейчас все меньше доверяют лидерам. Ну, старикам уже деваться некуда, а молодежь практичней, сразу смекает: ему это надо, он в Пушкины лезет, а нам на что? – До войны в Абхазии абхазов как-то и не видно было. На пляжах кукурузой торговали, посидеть в кофейнях, вина выпить – вот и все. А стали – все бойцы, в глазах огонь, уперлись против всего мира. Как это так перековались в одночасье? – Их ситуация поставила на грань, и они извлекли из себя все родовое, скрытое, что было в них. В чем главное отличие абхазов, вообще горцев от русских? У них больше личного достоинства. Мужик в семье непререкаем, баба на него катить не смеет, так воспитаны. И у него на нее не поднимется рука. Она хоть ходит в черном, не базарит зря, но за себя умеет постоять. А русских мужиков заели их же бабы. Я в Москве пью с генералом в орденах – он уже ерзает: дома от жены влетит. Какой ты лидер, если тебя дома баба бьет? Ошибка предыдущей власти была в том, что она вторглась в семью. Мужик гульнул, напился – его тащат на партком, профком, позорят, унижают, он теряет уважение к себе. А семья – фундамент общества, сломали это – рухнуло и государство. – Да, русский любит поразительно сгибаться в рабскую дугу! Что еще Чехов описал в «Вишневом саде»: лакей там говорит кому-то: «Это еще было до беды». – «До какой?» – «До воли», – то есть до отмены крепостного строя… – Верно, привыкли к ярму, сняли старое партийное – залезли сами в новое. Только не надо все вешать на еврейских олигархов и других. В воздухе живет миллион микробов, враждебных человеку. Защитный слой утратил – и они тебя сожрали, но в этом не их, а твоя вина! У меня в общине работает моя бывшая санитарка Надя, муж погиб на войне, остались двое ребят. Старшего на улице шпана обидела, она вышла, из автомата дала очередь поверх голов – и вопрос решила навсегда. Уважай сам себя – и тебя все будут уважать. У абхазов достал нож – должен ударить, иначе станут презирать. Поэтому никто зря оружие не достает, но оно есть у всех, и все об этом помнят. Сперва должна быть человеческая личность. А опущенных, ущербных будут драть всегда. – У нас сейчас, к несчастью, не так личность прет, как самомнение. Когда мы с вами были на банкете в день вашей победы, меня потряс тост одного гостя из Москвы: «Да, я не воевал в Абхазии, но вел страшней войну – в московских коридорах!» Накушал пузо по буфетам, на банкетах – и уже мнит себя героем, пуще воевавших! – Ну, это все – туфта. Это не лидеры – громоотводы: покричать, сыграть в оппозиционность, а на самом деле увести энергию масс в землю. Не проводники, а заземлители. Войны не видел – и молчи. Потому что война – это не просто так. Там это не проходит: что-то вякнул, а потом сам не понял, что сказал. Там цена слова – жизнь. Когда по моему приказу люди шли на смерть, я обязан был все предвидеть, до мелочи, чтобы ни один волос с головы зря не упал. Иначе за два дня остался б без бойцов. Да, кровь страшна – но многому еще и учит. – Неужели и России это все придется изучить? – Умные учатся на чужом опыте, дураки не учатся ни на каком. Почему вообще в Абхазии до войны оказалось грузин больше, чем абхазов? Говорят, Сталин, Берия их нагнали – но дело все не в этом. Жил на своей земле абхаз, к нему приходит нищий мингрел с котомкой, с тохой на плече: «Давай я твое поле потохаю, а ты меня за это накорми». Абхаз и рад: мингрел за него тохает, а он поехал в гости по родне. Вернулся через месяц, земля потохана, а в его доме уже дети мингрела бегают – так и шло заселение. Поэтому не пускай на свою землю чужих, чужого не бери. Строй сам, как умеешь, а не турок с немцами зови. Свое кушай, на свои живи. Чтоб это в главном было – а тогда по мелочам все что угодно. Шеварднадзе войну сдуру развязал, а был бы поумней, без единого выстрела прибрал бы Абхазию, как еврейский капитал Россию. Что-то б дал, посулил, провел под себя выборы – абхазы б и не дернулись. Но он наоборот пробил в них чувство родины – потому и проиграл. – А как вы смотрите на наши забастовки шахтеров, походы на Москву, голодовки? – Я на Донбассе вырос – и мне с самых первых забастовок стыдно за шахтеров. На шахтах всегда был индивидуализм. Забойщик зашибает деньги и рекорды, а черную работу, чтобы подползти к пласту, за него делают другие. Стали за свой карман бороться – а сталевары, учителя, крестьяне по боку. Шахтерам дали, оголили остальных. Вся экономика упала, шахтеры следом тоже. Теперь опять: дайте мне мою зарплату, мою шахту – за зарплату готовы родину отдать. А для чего шахта без родины? Кто ты на ней тогда? Босяк, холуй? Шахтер орет: они дождутся, я заголодаю! Кого он этим напугал? На него смотрят и смеются: и пусть бастует, уголь из Африки привезут! Можно тысячу шахт выкопать и закопать обратно, если будет родина твоя. Воевать надо не за зарплату, а за родину! – Но как? – Было бы желание, всегда найдется тот, кто знает. Не надо никуда шахтерам ехать, не надо русскому в России голодать, это позор. Если губернатор, мэр предатель, надежды обманул – пускай стачком берет власть в городе, он ваш, ваша земля! Свою власть ставить у себя – а не выклянчивать в Москве! – Но так вся страна рассыплется обратно на уделы. – Потом объединится сразу же по интересам. Абхазию сейчас пинками гонят из России – а она в Россию просится. Почему у абхазов огонь в глазах, несмотря на блокаду и все прочее? Потому что они чувствуют Россию за собой. И Приднестровье в нее просится, и Белоруссия, и остальные. Где власти еще против, там уже давно хочет народ. Все знают, и те же грузины, что без России и их родины не будет. Они не пойдут воевать ни за Турцию, ни за Америку. А за Россию пойдут. Это их бывший Союз, их территория, она в их в генах, недаром в Отечественную войну за нее кровь проливали, и больше всего героев было с Кавказа. – А где вы чувствуете вашу родину? Родились вы на Украине, живете в Абхазии, сам русский… – Моя родина – Абхазия. И Украина. И Россия. Собака где живет, свое пространство мочой помечает. Мое пространство у меня в душе помечено от Калининграда до Находки. Я на войне не только за Абхазию сражался, но и за всю нашу страну. И когда мне ставят на пути эти таможни, погранпункты, я буду их сметать. Я без России был бы здесь никем. И уважение имею у абхазов потому, что представляю для них наш общий российский дом, в котором они тоже хотят жить. – Сказать по правде, меня поражает, как к вам, русскому лидеру, расположены все абхазские вожди. Да, у вас звание – Герой Абхазии, но, кажется, что в одном бедном логове, да еще среди людей разной породы, должны начаться так или иначе дрязги… – Все просто. Я на пьедестал не лезу, это глупо вообще. Если что-то реально делаешь – места хватит всегда. Я – русский, этим дорожу, на этом стою. Но я люблю абхазов за то, что они – абхазы. Они хоть молятся по православному, все праздники церковные справляют с удовольствием, но это у них – внешнее. Внутри одно: своя земля, своя нация. Ни за какую веру они драться не пойдут, а за родину последнюю каплю крови отдадут. Они привыкли мамалыгу есть рукой, я – вилкой, но нас это никак не разделяет. А тому, как они любят свою землю, и русским у них можно поучиться. – По-вашему, у нынешней России в принципе надежда на победу есть? – Инстинкт своего поля все равно сработает. Но прежде надо победить себя. Льву на хвост повесили ярлык: «осел» – и он сдох с горя. Нужно одно усилие: сорвать с себя этот ярлык. Я был на одном съезде, офицеры из Крыма выступают: нас там притесняют, вы нам в России забронируйте жилье! Я встал: «Какое вам жилье? Какие вы офицеры? С русской земли на русскую бежите!» Но это самое трудное – преодолеть себя. Я знаю по войне: человеку лучше всего в своих окопах. По ним снаряды бьют, они уже пристреляны, в них гибель, но они – свои. Надо перебежать до вражеской траншеи, там безопасней, но осилить эти 20 метров – тяжелей всего. 20 метров – как вся жизнь. Осилил – спасся, нет – погиб. И у России сейчас другого пути нет. Источник: http://roslyakov.ru/
|
