На большевистском заводе в Енакиево. Часть 2

Вероятно, немецкое, добровольческое и казачье правительство чувствовало себя твердо, так как в июле-августе 1918 года в Енакиево прибыл Потье. Кроме этого, одновременно появились Шлюпп и главный бухгалтер Иванов (сторонник Потье), вошедшие в состав Правления завода. Сам Потье на заводе был очень мало, со мной, как правило, не разговаривал, но в присутствии посторонних людей очень плохо отзывался о моих действиях и поведении, главным образом, в связи с пропажей его ковров.
Следует сказать, что в промежуток времени с конца 1917 года до начала 1918 года, когда отступали казачьи, калединские, добровольческие, корниловские и никому не известные дивизии разных других властей, у нас был организован небольшой отряд, в задачу которого входило не пускать все эти войска дальше Ясиноватой, чтобы наше Енакиево оказалось в стороне. Этот отряд нес заградительную службу на станции Ясиноватая. В числе командиров отряда был некий Фарботько, старший вальцовщик стана «280». Мужчина очень высокого роста, с суровым лицом, весьма энергичный, он на первых порах казался всем просто страшным. Но потом, когда я с ним хорошо познакомился, то увидел, что это был дельный и разумный человек, понимавший, где и как надо действовать. С ним мы, во всяком случае, находили общий язык.

Под командованием Фарботько на станции Ясиноватая заслон потерпел жестокое поражение при попытке сдержать казачьи части. Было много раненых и убитых. Убит был и Фарботько. Всех их доставили в Енакиево. Убитых хоронили торжественно, с большими почестями. Эти первые жертвы революции в Енакиеве были завернуты в те самые ковры, о которых так заботился «папаша» Потье, и похоронены в братской могиле на Веровском кладбище.

Эти события произошли в то время, когда я с делегацией рабочих был в Петрограде, и записаны мною со слов жены Фарботько, остававшейся у меня в доме для наблюдения за хозяйством.

К осени 1918 г. как-то незаметно вместо немцев, ставших неожиданно смирными, появились казачьи части, не помню под чьим командованием. Главнокомандующим у них был есаул Сотников, имевший в своем распоряжении даже пушку «Единая Россия», помещавшуюся на большой железнодорожной платформе. Она стояла обычно на посту Волынском и приводилась в действие по его приказанию. Есаул любил выпить и, находясь в доме приезжих, в порыве избытка чувств приказывал стрелять из пушки по всем направлениям. Наш поселок то и дело содрогался от очередей артиллерийских выстрелов. Это были не мир и не война, а нечто похуже, когда какой-то мальчишка мог делать все, что захочет.

Надо было приступать к работе. Первым делом РусскоБельгийское Общество занялось вопросом что можно продать из имеющейся на складе продукции. Только к концу второго полугодия мы начали чувствовать себя вновь принадлежащими Русско-Бельгийскому Обществу, которое попыталось возобновить работу завода.

Началась обычная чистка цехов, направленная к избавлению от ненужных и подозрительных рабочих. Работа возобновлялась исключительно слабо. Многие рабочие не приступали к работе. Для развития производства заводов и рудников не хватало рабочей силы. Запасы руды и кокса постепенно таяли. Управление заводом после того, как он четыре военных года работал без ремонта, было исключительно трудным. Производство упало до 10% от нормального. Сказывалось тяжелое положение сложного энергетического хозяйства завода, ненадежность всех его узлов. При нормальной работе завода обычно полностью использовались многие виды энергии, с заменой в необходимых случаях одного вида другим. Но при малом масштабе производства все виды энергии использовать было нельзя. Самой надежной, но в то же время и наиболее слабой, на заводе была паровая энергия. Для того, чтобы пустить две доменные печи после их полной остановки, например, из-за прогара фурм или по другим причинам, необходимо было начинать с пуска паровых машин. Мы имели три паровые машины по 70 лошадиных сил, два газомотора по 200 лошадиных сил, очень старых, но надежных. Постоянный ток напряжением 20 вольт нужно было преобразовать в переменный, так как компрессоры главной электрической станции могли работать только на переменном токе. Это можно было сделать при помощи единственного находящегося на заводе одноякорного электроконвектера. После этого можно было уже качать воздух в ресивере компрессора, на что требовалось около одного-двух часов. Следующая операция пуск генераторов являлась священнодействием, которое обычно происходило в присутствии всего руководства завода, так как от пуска генератора на центральной станции зависело дальнейшее подключение газового хозяйства. Иногда пуск генератора происходил быстро, но чаще всего продолжался два-три часа. Были случаи, когда для того, чтобы пустить генератор, требовалась половина дня. С пуском этого генератора мощностью около 900 киловатт завод мог располагать электроэнергией. Пускали обычно на грязном газу. После этого приводили в действие газовые воздуходувки и тейзена.

Мы страшно боялись остановки доменных печей и поэтому даже смену фурм производили, не отключая печи от газовой сети, с тем, чтобы машины могли получить газ из газопровода. Нам это удавалось. Был только один случай, когда по вине инженера, не понимавшего как это надо делать, во время смены фурм открыли конус, что немедленно привело к взрыву в первом очистителе. Взрыв не распространился, дальше печь пришлось вести на паровых машинах, а все остальные производственные участки на заводе стояли целых три дня.

Обстановка этого периода времени была очень тяжелой. В 1917-1918 годах мы заболели общей болезнью организацией самостоятельных инженерных контор, желавших помочь развитию промышленности в «Свободной России».

И.П.Бардин (в центре во 2-м ряду) с рабочими электроцеха
Петровского завода, 1920 г

Организация таких контор или обществ носила характер эпидемии во всей стране. Наш маленький коллектив не избежал этой эпидемии.

Организовали Общество инженеров, которое должно было заниматься реконструкцией металлургических и механических заводов. Вся деятельность общества заключалась в заказе бланков, на которых были изображены титулы Общества по консультации горно-металлургических заводов и мой как его президента.

Стали ожидать каких-либо заказов. Заказов мы не дождались, и роль Общества ограничилась лишь обсуждением в нашей небольшой компании обстоятельств, связанных с развитием или поддержанием промышленности.

В это же время в ряде городов происходили инженернотехнические собрания. Они представляли две стороны: одну, состоявшую из оптимистов, считавших возможной работу завода при создавшихся условиях (это была новая группировка инженеров), и другую — совершенно отрицающую возможность работы.
Одно из таких собраний состоялось в июне 1917 года в Днепропетровске, бывшем Екатеринославе. Целью собрания было показать инженерам-металлургам, что надо делать в будущем.

Я приготовил доклад, посвященный сравнению металлургии Юга с американской металлургией.

Доклад, прочитанный моим помощником Александром Александровичем Русановым, был воспринят аудиторией в общем неплохо, за исключением некоторых инженеров, назвавших мои предложения безумными идеями и доказывавших полную невозможность их выполнения вследствие отсутствия капитала и т. п.

Инженерно-технические собрания происходили и в Харькове. Здесь было организовано Горно-металлургическое Общество инженеров, которому была даже оказана некоторая материальная поддержка со стороны лиц, имеющих средства. Вероятно, скрытыми целями этой поддержки являлось желание сохранить личное имущество. Им передали на Пушкинской улице довольно капитально построенный и хорошо оборудованный дом с садом. Он должен был служить, якобы, домом для приезжающих на собрания инженеров. Здесь нашла пристанище обособленная кучка обеспеченных людей, не мечтавших ни о чем другом, как только об уединении, и выжидавших погоду, что с ними случится впереди. Таким образом, дом для приезжих был своеобразной тихой пристанью для инженеров, которые могли здесь переждать всякие случайности современной жизни.

Особого интереса собрания, происходившие в этом доме, не представляли. Само собой разумеется, что за общим табльдотом никаких свободных мыслей не высказывалось. Большинство знающих друг друга инженеров собиралось в отдельных комнатах группами в два-три человека и никогда ничего серьезного не обсуждали. Такая же обстановка была и в больших собраниях.

Таким образом, в доме для приезжих все обстояло спокойно, без каких-либо активных выступлений, тем более, общественного порядка. В 1918 году этот дом был занят каким-то немецким командованием.

В период 1918 года Харьков являлся чисто немецким городом: на улицах днем маршировали немецкие воинские части, вечером играли военные оркестры. Харьков жил своей жизнью, не будучи связан с Донбассом, к которому раньше он тяготел и с которым заключал сделки на уголь и металл. Вероятно, имелись какие-то средства и возможности кормить Харьков, помимо работы шахт и заводов Донбасса. В Харькове оставалось множество спекулянтов большого и малого масштаба. Спекуляция малого масштаба происходила в лавчонках, на базарах, повсюду, где придется, большего в резиденциях и домах основных заправил по продаже перепродаже всех видов продовольствия, которые нужны были для жизни района.

На улицах наблюдалось какое-то лихорадочное веселье по вечерам, но в обычное время было совершенно пусто. Люди бездельничали. Ясно было, что все это веселье наигранное и надуманное, точно затишье перед грозой.

Действительно, в ноябре 1918 года уже после того, как был подписан мир и Германия сдалась союзникам, молниеносно началось паническое бегство победителей-немцев. Они бросали свое имущество вплоть до вооружения. Иногда они продавали винтовки, пулеметы и даже пушки. Храбрые вояки превратились в беглецов, трусов и зайцев. Трудно было представить, как это грозная армия могла превратиться в дикое стадо, бессознательно бегущее в одном направлении в свой фатерлянд. Австрийцы как-то незаметно скрылись за месяцдва до этого. У них эвакуация происходила без того панического страха, который был в глазах у всех убегавших немцев. Таким образом, после ноября 1918 года некоторое время Харьков представлял собой, по сравнению с лучшими временами пребывания там немцев, довольно тяжелую картину.
Опять безначалие, опять безвластие, какие-то случайные воинские части, какие-то случайные команды, которые наводили порядок и управляли городом. Иногда управление городом осуществлялось временно избранными «отцами» города, иногда случайными людьми, которые хозяйничали и наводили порядок, как это им казалось лучше. Регулярное отопление всех видов зданий прекратилось. Около многих гостиниц стояли лужи замерзшей воды из-за прорвавшейся отопительной системы и водопроводов.
Было непонятно и странно, как быстро может прийти в состояние полной деморализации такой большой город. Но это так. Приезжая в свое маленькое Енакиево, где имелись какието источники энергии, какие-то запасы угля, где поддерживалась жизнь и работали рудники, — мы попадали в оазис — здесь были порядок, тепло, свет. Это нас обязывало во что бы то ни стало сохранить такое состояние Енакиева и в дальнейшем.
Это сознавали не только мы, инженеры, но и каждый из рабочих. Все знали, что надо работать, пока в заводе теплится хоть капля жизни. Принимались всевозможные меры, чтобы завод не умирал. Уменьшить производство завода хотя бы до самых минимальных размеров, но работать!
Мы создали так называемый план отступления по производству, который в конечном счете сводился к поддержанию в максимально хорошем виде парового и газового хозяйства.

Газовое хозяйство нам нужно было для того, чтобы работали прокатные станы. Держать в порядке газовое хозяйство мы могли за счет печи генератора № 6. Поддерживалась минимальная производительность других агрегатов одной доменной печи, одного-двух прокатных станов, работавших на газовой или паровой энергии. Кокс производился в том количестве, в каком это было возможно, в зависимости от получаемого угля. Наконец, дошла до сознания необходимость в дальнейшем вести работу в полном контакте с рудниками. До сих пор мы жили в какой-то мере обособленно.
Рудники прислали нам делегацию под руководством своего главного инженера Андрея Васильевича Пирогова. Это был пожилой, по возрастному уровню инженеров завода и рудников, человек, исключительно порядочный и честный. Он не входил ни в какие партии не стоял ни за старых хозяев, ни за новых, он просто честно выполнял свою работу. Единственное его отрицательное качество, по мнению товарищей

- горных инженеров, заключалось в том, что он плохо защищал честь мундира горного инженера. Андрей Васильевич чересчур большое значение придавал выдвигавшейся в это время идее управления рудниками со стороны общественности, и шел ей навстречу. Его инженерам это казалось умалением их достоинства и сдачей тех руководящих позиций, которые, так или иначе, по их мнению, должны быть в руках горных инженеров. Они не представляли себе возможности существования рудников без самого крепкого руководства со стороны инженеров. Недовольство их было большое, но я, волею главного инженера завода и рудников, старался умерять их страсти и не позволял излишне нападать на старика. Работу рудников Пирогов знал лучше, чем все другие инженеры, так как являлся правой рукой бывшего главного инженера-бельгийца Лебрена, умершего незадолго до этого. Инженер Лебрен был исключительно авторитетным специалистом в области горного дела. Руководство рудниками он осуществлял через Пирогова. Поэтому Пирогов — очень культурный человек, был значительно квалифицированнее других инженеров и находился в курсе всех рудничных дел. Терять его было нельзя. Он был хорошим семьянином. Я часто у него в доме отводил душу, слушая музыку, и наблюдал, как он занимался со своими многочисленными детьми. В это же самое время он передавал мне недостающие знания по горному делу. Это было полезно для обеих сторон.

В конце концов, уже в 1921 году, мне все-таки пришлось расстаться с Андреем Васильевичем, так как молодые горные инженеры, в особенности один из них — Горячев, сумели сделать его жизнь совершенно невозможной и вынудили переехать в Харьков, где он стал заниматься побочными делами. Для рудников эта была большая потеря. Андрей Васильевич был хорошим инженером, знал дело, честно относился к ценностям и имуществу, которые ему вверялись, так как он всегда думал не о себе, а о сохранении условий, при которых в любую минуту можно было бы довести работу рудников до нормальных размеров. Особой любовью рабочих он не пользовался. Плохой оратор, Андрей Васильевич иногда путался в своих высказываниях, был излишне откровенен, поэтому все его выступления аудитория воспринимала несколько с комичной стороны, и он не мог создать возле себя круга людей, на которых мог бы опираться. Все это вместе взятое вынудило его расстаться с Енакиевским заводом.
После ухода немцев начали сворачиваться и части Казачьего войска Донского и вместо есаула Сотникова появился полковник Зарембо и другие. Во владение Енакиевским заводом и прилегающей территорией вступили части добровольческой армии Дроздовского и Корниловского полков. Последние вели себя довольно спокойно. Рабочие и инженеры не исчезали. Кроме усиленного пьянства и кутежей, а так же крупной картежной игры, ничего особенного заметно не было.
Но вот после дроздовцев и корниловцев с 1-го января 1919 года в Енакиеве появился так называемый Марковский полк. На погонах шинелей солдат и офицеров этого полка были изображены череп и кости. Возглавлял его полковник с землистым и изъеденным оспой лицом. Фамилии его не помню. У них я бывал, главным образом, за получением пропусков для поездки за продовольствием в район, в Юзовку.

На заводе все шло своим чередом. Работал завод неважно, но все же действовали две доменные печи и прокатные станы.

Этот период был самым тяжелым в истории Енакиева. Белые чувствовали свою силу и подвергали рабочих страшным репрессиям.

Рабочие шлаковой свалки Пшеничный и Шилько по доносу выжившего из ума швейцара были заподозрены в ограблении. Этого было достаточно, чтобы их арестовать, в течение дня присудить их к смертной казни и повесить.

Поздно ночью в мою квартиру, находившуюся довольно близко от комендатуры, прибежали сын и дочь Пшеничного в слезах, умоляя меня пойти в комендатуру и просить о помиловании их отца. Я немедленно отправился. Меня принял полковник или подполковник Марковского полка, он же комендант города, человек с бесцветным и испещренным вмятинами лицом. Выслушав меня, он сказал, что это дело он обсудит. Но когда я от него уходил, то услышал крики, доносившиеся с площади напротив комендатуры: на глазах семей и детей были повешены рабочие, за которых я просил.

Это было ужасное время. Оно продолжалось, пока войска красных подходили ближе к Енакиеву. Бои происходили под Ясиноватой, Горловкой и Никитовкой. Красными частями была занята сначала Софиевка, затем Веровка. А когда мне пришлось уезжать за продовольствием под Ростов, из окна вагона я слышал оружейные выстрелы уже на окраинах Енакиева. С продовольствием было плохо. Транспорт бездействовал, продукты можно было покупать только по повышенным ценам, снабжения в нормальном порядке не было. Правда, в Юзовке при штабе Май-Маевского, все время пьянствующего, некий Щетинин, гражданское лицо, носящий погоны, выдавал наряды на получение продовольствия. По-видимому, в Юзовке имелись какие-то запасы. Каждые две недели мы регулярно ездили за продуктами.

Штаб Маевского располагался в квартире горного начальника в доме за каменной стеной с усиленной охраной.

Помню многие совещания на тему, как бы улучшить положение с доставкой продовольствия и других товаров. Щетинин все время обещал (он умел говорить определенно и, как будто, вполне конкретно и надежно), что вот-вот должен придти транспорт с текстилем и другими товарами, что область войска Кубанского пересылает хлеб, так как там хорошие урожаи, что все это направляется в Донбасс.

В Юзовку на заседание по распределению продовольствия и к Щетинину приходилось выезжать рано утром, чтобы к обеду быть на месте. Заседания происходили вечером. Возвращаться безопаснее было поздно ночью, давая отдых лошадям в Макеевке.

Неопределенность положения иногда сближает людей ранее мало знакомых. Так, в Макеевке мне пришлось остановиться у инженера Неудачных. До этого я его почти не знал. А здесь при несколько необычных встречах военного времени я чувствовал себя просто хорошо. Он с жадностью слушал мои впечатления о событиях в Юзовке. Ведь Юзовка в это время была центром добровольческой армии и правительства Май-Маевского. После Ростова и Краснодара это был самый важный центр, как в промышленном отношении, так и военном. Фронт находился всего в тридцати километрах, иногда и ближе. Красные войска приближались со стороны Ясиноватой, Никитовки и Горловки. Припоминаю встречу со знакомым офицером — приемщиком для армии бензола и толуола, который рассматривал попавшую к нему случайно шапку красноармейца с красной звездой. На эту звезду он смотрел со страхом, как будто она предупреждала его о грядущих роковых событиях. Он с беспокойством повторял: «Ведь мы имеем перед собой не сброд, а регулярную армию!».

Юзовка в то время была странным местом. Часто на первой линии висели трупы повешенных, а возле них расхаживали казаки, стрелявшие в толпу, если она превышала какую-то определенную норму. По улицам проезжали бронемашины. Рестораны с полным арсеналом развлечений работали вовсю. Свирепствовал тиф. Это был пир во время чумы.

В конце февраля и в начале марта положение с продовольствием стало хуже. В один прекрасный день, когда мы дожидались Щетинина на собрании, где он должен был выступить с докладом относительно удовлетворения наших нужд, оказалось, что он уехал. Банк добровольческой армии также исчез. Ясно было, что дальше хорошего ожидать нечего, но об этом умалчивали, наоборот, говорили, что армия стоит на страже, завод должен работать и т. д. Когда меня с А. А. Русановым командировали за продовольствием, я несколько призадумался почему, собственно, нас посылают туда вдвоем, с каким-то второстепенным бухгалтером, и в то же время говорят, что все в порядке. Пришлось подчиниться и поехать, чтобы не возбудить подозрений. Надо сказать, что в начале 1919 года, когда в Енакиеве были «белые», Правлением завода я был назначен заведующим продовольственным Комитетом по снабжению и распределению продовольствия. Перед моим отъездом ко мне в продовольственный комитет, находившийся около старой городской управы, стали приходить неизвестные люди, интересовавшиеся, кому выдаются пропуска на выезд по делам снабжения продовольствием. Эти посещения не обещали ничего хорошего. К счастью, события развивались быстро и незнакомцы исчезли. Перед отъездом же (мне показалось, что поездка не могла быть кратковременной) надо было подумать, кого оставить в доменном цехе на случай, если все с завода уедут или их увезут. Ко мне обратился мастер Домашнев «Пантелеевич».

«Как быть, Иван Павлович, ведь я ничего не знаю, например, как шихту состав­лять». Я ему ответил, что тут ничего страшного нет. «Смотрите сами, шлак хороший - ничего не меняйте, если очень горячо, чуть-чуть прибавьте руды, если надо будет печь остановить, дайте холостую колошу кокса, а если остановка надолго - загрузите всю печь коксом. Печь постоит, а когда будут материалы и люди, можно будет опять приступить к работе». В последующем этот совет оказался очень хорошим, а после того, как через полтора месяца все мы вернулись обратно на завод, печь, загруженная коксом и хорошо замазанная, была в таком состоянии, что ее можно было бы пустить.

Меня послали в Таганрог за продовольствием. Там нахо­дилось наше Правление - Иванов и Шлюпп, которые все еще считались нашими хозяевами.
В общем, мы с Русановым сели в поезд и отправились по направлению к Таганрогу. Проехав его, остановились в Ростове. Здесь ходили по управлениям добровольческих и казачьих армий с просьбами относительно зерна, хлеба и прочего. Нас все время кормили обещаниями.

Около 15 марта 1919 года мы увидели, что дороги полностью забиты эвакуированными. Пришел поезд и с эвакуированными инженерами Енакиевского завода. Надо сказать, что часть наших семей, в том числе и моя, была заранее вывезена в Мариуполь, где, казалось, было спокойно. В Мариуполе жили знакомые инженеры, семью мою знали и могли ее приютить. Поэтому теперь мне незачем было думать о возвращении в Енакиево. Пришлось подыскать квартиру и искать пути для вывоза семьи из Мариуполя.
Благодаря некоторым знакомым, мне удалось получить место на каком-то суденышке под названием «Лейтенант Бутаков», следовавшим в Мариуполь. На нем я добрался до Ма­риуполя, высадился там и длинным, окольным путем направился на Мариупольский завод, теперь завод им. Ильича. С семьей все обстояло благополучно.
В Мариуполе было ничуть не лучше, чем в Енакиеве. Красные подступали к городу, белые отступали и готовили для себя все виды тракторных средств, чтобы поскорее удрать. Все шаланды, пароходы были завалены имуществом беглецов.

С большим трудом удалось получить место семье. Через день мы погрузились на шаланду и на буксире начали отплы­вать от Мариуполя. По нас стреляли из пушек, но, к счастью, снаряды не долетали, через 24 часа мы прибыли в Таганрог, где нам предстояло жить длительный период.

Надо было думать, что делать? Пока нам платили жалова­ние, можно было еще жить, но мы знали, что это скоро кон­чится. Раз завод не работает, мы, так или иначе, окажемся без дела.

Стали думать о применении наших знаний и о заработках. Решили организовать производство хромпика для кожевен­ной промышленности этого района. Мы получили хромистый железняк в Таганрогском заводе от В. И. Емельянова. Химик Максимов, Русанов, Кравцов и я в предместье Ростова - На- чихевани — построили печку и приступили к производству. Это нам обеспечивало по крайней мере полгода жизни.

Ростов жил полной жизнью. На проспекте светились вовсю окна ОСВАГА, оттуда передавались сообщения о больших успехах борьбы с большевиками и о скором взятии Москвы. Улицы были полны военными, расфранченными, чистенько одетыми, в окружении дам. Переполненные рестораны ра­ботали с утра и до вечера. В Таганроге нам демонстрировали английские танки с шотландскими солдатами. В Ростове так же были какие-то части интервентов в разных формах, возбуждающих восхищение у близких к кругам «белых» дам, о войне думали только тогда, когда на вокзал приходили вновь мобилизованные солдаты, одетые в форму, сшитую из мешочной ткани, да санитарные поезда. В путейских управлениях настроение было веселое, приподнятое. По улицам флани­ровало множество казачьих и кубанских семей помещиков. А среди бедноты и беженцев свирепствовал тиф. Среди енаки- евцев мы также имели потери - умер механик доменного цеха Федор Карпович Гайзен, талантливый техник, отдававший всего себя делу.

В Таганроге находилось и Правление в лице Шлюппа и Иванова. Спельт в это время сумел уехать дальше. Мы под­держивали отношения со Шлюппом и Ивановым и считали их надежными представителями старого Правления. Но каково же было наше удивление, когда в один прекрасный момент мы узнали, что имеем дело с самозванцами - никаких полномочий от Правления Бельгийского Акционерного Общества они не имели. Некий сенатор Ильяшенко был выбран председателем или членом Правления и утвержден в Юрбссле. Что касается Шлюппа, то он никаких прав не имел. Его жена - дочь Потье - его оставила и Правление освободило Шлюппа от работы. Юридически это было, видимо, недостаточно хорошо обосновано. Каждая из сторон старалась доказать свои права. Неизвестные сенатор Ильяшенко и Милье через своего юрисконсультанта доказывали, что они имеют право на руководство заводом, а Шлюпп и Иванов утверждали обратное. Для нас, во всяком случае, было все равно, с кем иметь дело, но надо было знать, кому из двух богов кланяться. В конце концов сторона Ильяшенко и Милье победила, и нам предстояло ездить к ним в Ростов для решения всех дел.
Все это время приходилось заниматься только обсуждением существующего положения на фронтах и наблюдать жизнь - как уходят и подходят добровольческие и казачьи войска, как приезжают интервенты, главным образом, английские корпуса, включительно до шотландцев. Впервые мы увидели на платформах английские танки, переотправляемые к местам боев, парады с обещаниями освободить как можно скорее от большевиков Донбасс и Москву.
В конце концов соединенные силы белых, добровольцев, казаков и т. п. заняли в середине мая 1919 года Енакиевский завод. Правление командировало в Енакиево сначала меня одного посмотреть, что там можно сделать. До этого я был на заводе, когда возле него проходила граница фронта и завод занимали красные, овладевшие Веровкой.
Однажды во время одной из поездок в Енакиево мне пришлось впервые подвергнуться бомбежке аэроплана Красной Армии. Линия фронта проходила между Караванной и Горловкой. На Караванную часто прилетал какой-либо самолет типа НЬЮПОРА и бомбил ее. Мешочники разбегались и лезли под вагоны. Самолет делал очень низко один круг и, как правило, бросал бомбу, целясь в железнодорожный мост, но при этом не попадал. Паника от такого невиданного приема военных действий была невообразимая. Результаты же - незначительные.

В Енакиево окончательно я приехал из Таганрога в середи­не мая 1919 года.

Наступила весна, и все в природе взывало к жизни. Южная Украина, с ее степями, как всегда была очень хороша именно в весенний период времени. Начиная с июня, здесь наступает жара, нет дождей и картина меняется в худшую сторону.

Положение в Енакиеве оказалось значительно более тяже­лым, чем раньше. Сразу чувствовалось - вот теперь-то насту­пило наиболее трудное время. Можно было пустить только одну доменную печь № 6 для газовых машин и для пуска всего завода. Кроме доменного цеха, весь остальной завод бельгийцы держали буквально в своих руках. Надо было знакомиться с людьми, остававшимися на месте, и выявить, насколько мы можем продержаться самостоятельно.
На фоне богатой южной природы бездействующий Енакиевский завод представлял собой тяжелое зрелище: не было света, не было воды. Были люди, не знавшие, что им делать, для которых именно это вынужденное бездействие было самым тягостным. Уже более месяца рабочие и инженеры не ра­ботали. Это был период отступления частей Красной Армии.

В Енакиеве я встретил всех, кого оставил - тех же кадро­вых рабочих, которые хотели работать, хотели, чтобы завод жил, так как для них жизнь завода означала их собственную жизнь.

Енакиевский завод находился в лучших условиях, чем другие заводы Донбасса, так как был окружен немецкими и бол­гарскими колониями, а также украинскими деревнями. Поэ­тому завод всегда имел в изобилии все виды продовольствия, которые привозились на рынок в большом разнообразии и были дешевле, чем в других местах. Каждый кадровый енакиевский рабочий, в особенности мастера ведущих категорий, имели свои огороды и садики. Вся жизнь этих людей и их семей была связана с заводом.
По возвращении прежде всего надо было посмотреть, что из себя представляет техническое состояние завода в данный момент и с чего надо начать, чтобы его оживить. Выявилось, что начинать, как всегда, следовало с электрической станции, с паровых машин, с насосов, действующих на паре, с тем, чтобы дать свет и воду цехам и для бытовых нужд. Это было возможно, так как паровые машины не были разрушены и котлы могли, при наличии угля, дать соответствующую энергию для этих целей.
Енакиевский завод представлял собой в этот период времени предприятие, жаждавшее найти хозяина, могущего загрузить завод и заставить его работать. Среди кадровых рабочих было очень мало таких, которые бежали или переменили свою специальность на другую, связанную со спекуляцией продовольствием. Завод был надеждой кадровых рабочих, их жизнью. Но для того, чтобы завод работал, необходимо было получить заказы и средства. Следовательно, надо было опять вернуться в Таганрог и Ростов, доложить Правлению Обще­ства о состоянии завода и просить помощи. Поэтому мне пришлось выехать в Ростов и от имени завода сделать доклад сенатору Ильяшенко и Потье.

В Ростове я встретил и других главных инженеров и вре­менных или постоянных правителей заводов Юга, которые хлопотали о всякого рода субсидиях или о заказах, под кото­рые можно было взять авансы.

Мне пришлось познакомиться с жизнью белой армии, про­текающей на моих глазах.

Внешне эта «блестящая» жизнь сводилась к кутежам, сопутствием всякого рода «приправами» так называемого военного шика высокой марки. Все это давалось не даром, а за счет крупных спекулятивных операций с сахаром или мукой, ордера на которые продавались или перепродавались. Для получения ордера нужно было дать большую взятку. Затем продукты продавались или за деньги в три-пять раз дороже их покупной стоимости, или за ценные вещи - золото, брил­лианты, то есть за все, что легко было взять с собой с тем, что­бы в подходящий момент удрать. Не гнушались взятками и работники государственных организаций, выдававшие нам заказы на рельсы. Я прекрасно помню торг с представителями заказчика о том, сколько следует платить заводу за пуд рельс: то ли 25 рублей, то ли дороже или дешевле, в зависимости от размера взятки.
В связи с заказами заводы представили свои предложения: Юзовский завод - через Адама Александровича Свицына, Енакиевский - через наших представителей.
Нам пришлось посещать министерство путей сообщения добровольческой армии почти ежедневно в течение месяца, и это в то время, когда нужно было во что бы то ни стало рабочих кормить и заставить их осознать, что у завода будут заказы и он обеспечит их работу и жизнь. Выдача заказа нужна была не для Правления Общества и ростовских властей, полных нерешительности, стремившихся путем длительной торговли добиться пониженных цен, и одновременно полу­чавших колоссальные взятки.
Чтобы получить заказ на рельсы по цене 25 рублей за пуд, необходимо было около десяти рублей с пуда уплатить в виде взятки каким-то проходимцам. Они приходили в Правление и откровенно заявляли, что если мы не дадим заранее им вексель на такую-то сумму, с выплатой в такие-то сроки, то будем лишены заказа. Я видел этих дельцов. Они разговаривали с Мелье, секретарем Правления, бельгийским подданным, который являлся посредником в этих делах, не знаю, сколько этим людям было дано, но знаю, им вручили взятку за заказ на несколько миллионов пудов рельс. Этот заказ дал нам воз­можность получить первые деньги, на которые можно было приступить к организации работы на заводе.

Рельсовый стан пожирал много угля, и нельзя было ду­мать, чтобы его первым пустить. Имелись еще два паровых стана - «360» и «550». На стане «360» катали мелкосортное железо, на стане «550» прокатывали более крупные профили, годные для строительства, а также узкоколейные рельсы.
На стане «360» узким местом был приводной ремень: в пе­риод нашего отсутствия часть его рабочие использовали на подметки. Попытки пустить стан «360» на отремонтирован­ном ремне были неудачны. Надо было заказать на Таганрог­ском заводе новый ремень, либо выписать из Бельгии. Оста­вался только один стан «550». Он был единственной надеждой.

Стан «550» пустили в августе, в торжественной обстанов­ке, в присутствии приехавшего сенатора Ильяшенко, который обратился к «братцам-рабочим» с призывом хорошо рабо­тать, и тем самым, помочь скорее восстановить «единую не­делимую Россию». Пуску предшествовал молебен, священник окропил машину и людей и сделал соответствующее назидание.

Стан работал плохо, то и дело не хватало угля и, следовательно, пара. Но так или иначе, это был действующий агрегат. Надо было думать о дальнейшем развитии производства. Предстояло пустить доменную печь № 6. Вследствие боль­шой изношенности шахты, пришлось ее перефутеровывать, за отсутствием огнеупорного, шлаковым кирпичом. Это было сделано в виде опыта. В случае отсутствия кирпича кожух мог держаться, охлаждаясь водой.

В конце августа была пущена печь № 6. Появился газ, пош­ли газоочистители, и начали работать газомоторы. Завод стал получать от своих газовых машин энергию.
С пуском печи № 6 под котлы был пущен грязный газ, а чи­стый направлялся на газогенераторы. Надо было готовиться к пуску коксовых печей. По предложению А. А.

Русанова мы решили растопить коксовые печи на доменном газе.

В течение десяти дней разогрели одну батарею коксовых печей и стали загружать, минуя дорогую и длительную опе­рацию растопки печей углем. После нескольких выдач печи начали работать нормально, газ и кокс производились с из­бытком против нужд завода.

Рынок нуждался в тонком и среднем листовом железе. Были пущены листовые станы, работавшие на газовых двига­телях. После них мы подготовили к пуску стан «280», катав­ший мелкосортное железо и даже проволоку.

Достали газовый уголь для газогенераторов и пустили мартеновскую печь № 4.

Несмотря на все трудности, завод стал оживать. Начала ощущаться нехватка рабочих рук. Война с немцами уже не угрожала. Народ разбрелся по деревням, чему способствова­ли изменения в земельной реформе и имущественном положении крестьян. На заводе оставались рабочие, органически связанные с его жизнью, существование которых было воз­можно только в том случае, если завод работал. Таких людей было мало, в особенности на тяжелых работах. Пришлось разработать план мероприятий, имея в виду механизацию до­менной печи № 6 (она должна была работать как газогенера­тор, обеспечивая привлечение небольшого количества людей и имея механизированную загрузку) и подготовку к пуску.

В конце 1919 года стали появляться слухи об оставле­нии «белыми» ряда городов, занятых ими весной при наступлении. Продукты, мануфактура на рынках начали исчезать, цены поднялись до невозможно высоких размеров. В цехах можно было часто слышать обсуждение вопросов, скоро ли кончится это «болгарское сало» — баклажаны, которыми питалось население вместо обычного на Украине сала. От мешочничества не было никакого спасения. Спекуляция проис­ходила главным образом продовольствием, в основном — сахаром, мануфактурой и кожей. В городах «завей горе веревочкой», пьянствовали и кутили. В Енакиеве, как в более провинциальном месте, ограничивались картежной игрой, так называемой «железкой», проигрывали и выигрывали, пьянствовали и в пьяном виде дрались. За отсутствием прочих раз­влечений дело этим и ограничивалось. В Юзовке, Ростове и в особенности в Харькове полным цветом расцветали всяко­го рода шантаны «Тиволи», гротески. Танго, танец медведей, танец апашей - все это было похоже на пир во время чумы. Бегство армии у нас в Енакиеве можно было наблюдать значительно лучше, чем в больших городах. Добровольцы на виду у всех стали смирные, как овцы, но только на виду. Эти «овцы» по ночам арестовывали и вывозили подозрительных, по их мнению, граждан и разделывались с ними. Расстрели­вали в Бахмуте. Мы узнали об этом лишь после освобождения Енакиева. Таким образом добровольцы рассчитались с Тавшевадзе, врачом земской больницы, хирургом, много помогавшим рабочим. Его обвинили в том, что он лечил и опери­ровал красноармейцев. Кроме него, таким же образом было уничтожено большое количество рабочих.

Перед бегством белые стали проявлять еще большую ак­тивность. В Юзовке, где мне приходилось бывать, на первой линии непрерывно разъезжал бронированный автомобиль, при малейшем доносе для острастки на телеграфных столбах вешали рабочих. Вместе с тем у молодежи, состоявшей в частях добровольческой армии, пробуждались совершенно другие настроения. Мне иногда приходилось останавливать­ся на квартирах, где были расквартированы казачьи или добровольческие части.

Помню молоденького офицера вновь созданного казачьего Астраханского полка с желтыми лам­пасами и погонами. Он долго сидел, ничего не говорил и все время читал какую-то книгу. Я посмотрел, что это за книга - оказалось, «Капитал» Маркса. В Енакиеве, за несколько дней перед бегством белых, я увидел поручика Марковского ба­тальона, знакомого мне по началу 1919 г. Я спросил его, как идут дела. Он быстро произнес: «Дела как сажа бела - мы бе­жим».

В конце 1919 года положение стало опять беспокойным. Население насторожилось. Появились офицеры, торговавшие целыми вагонами масла и сахара. В клубах шло пьянство и картёжная игра, которыми занималось большинство офицеров. Такая же картина была и в Харькове и в других горо­дах. Раньше тыл доблестной добровольческой армии был от нас далеко, а теперь докатился до нас. Это показывало, что добровольческая армия отступает.

Мы были в неведении, как идут дела на фронте. О том, что военные действия приближаются к заводу, мы узнавали от рабочих. Наконец, линия фронта стала так быстро передвигаться, что буквально в течение двух недель дошла от Харькова до Енакиева. Тот же Марковский полк и те же его офицеры теперь имели уж другой облик. Смирные, без воинственного вида, устрашавшего всех и вся, они бежали как попало.

Насколько трагичным было положение белых и непонят­ным для них самих, видно хоть бы из такого примера.

Буквально за пять дней до взятия Енакиева войсками Красной Армии на Енакиевский завод приехали белые офицеры, которые всей мощью своей власти потребовали срочно изготовить необходимую им для бронепоездов броню. Мы заявили, что броню делать не можем, так как средний листовой стан не годится для этой цели, а тяжелый стан надо сначала отремонтировать. Это не подействовало на офицеров. Они издали приказ немедленно приступить к изготовлению брони и возложили ответственность за это на начальника прокатно­го цеха, довольно несмелого человека, у которого от такого приказа буквально душа ушла в пятки. А через пять дней все, что было прокатано, осталось на заводе, а офицеры в пре­красных английских новеньких костюмах, с красными платочками в карманах мундиров, в тщательно зашнурованных ботфортах должны были срочно ретироваться. Такая неожиданная перемена для них была совершенно непонятной.

Я поинтересовался, насколько серьезным они считают создавшееся положение, но никакого членораздельного от­вета не услышал.
По тому, как быстро белые отступали, ясно было, что они во что бы то ни стало старались оторваться от наступающей Красной Армии и уйти дальше, и уже там, где-то в Крыму или на Северном Кавказе, остановиться.
Положение в Енакиеве в это время было очень тяжелым

- происходила усиленная мобилизация населения и рабо­чих для белой армии. Приходилось хлопотать относительно льгот и брони для персонала нашего завода и то и дело ездить по разным гражданским и военным управлениям. В этом мне сильно помогал А. А. Русанов. Человек высокого роста с лицом Линкольна, прекрасно говоривший и умевший убеждать своих собеседников или представителей власти, он наиболее подходил для этой цели. Я всегда посылал его. К сожалению, эти поездки для него кончились трагически.

Мне пришлось послать в Бахмут А. А. Русанова для освобождения от мобилизации рабочих завода. Он долго отказы­вался, но, в конце концов, поехал, сказав при этом, что обязательно заболеет тифом и умрет. Никого другого послать не было возможности, так как Русанов являлся лучшим представителем для защиты интересов завода. Он успешно выполнил поручение. Однако по приезде захворал тифом. После вось­ми дней болезни он умер в той же квартире, где проводились собрания нашего «галочьего» клуба. Хоронили его через день на Веровском кладбище. А. А. Русанов был первой жертвой этого времени среди инженерного персонала завода, и к тому же - тяжелой. После него умерло еще пять человек из соста­ва пятнадцати. Настроение у нас было тяжелое. Русанова все на заводе любили, несмотря на особенность его политических взглядов и, как будто, сухость. Хоронили его при большом стечении рабочих и населения.