На большевистском заводе в Енакиево. Часть 4

О квалификации инженерно-технического персонала, ма­стеров и старших рабочих можно отозваться положительным образом. Работа завода в течение второй половины 1917 года, всего 1918-го и 1919 гг. производилась или без участия ино­странцев, или же как это было в 1919 году, вовсе без них, при­чем выявилось, что с русскими кадрами можно вести дело ни­чуть не хуже, чем с иностранцами. Это и понятно, так как ко­лонизаторы сами никогда не работают и, кроме того, оставшие­ся русские всеми силами хотели работать лучше, чем раньше.

Теперь после многих лет с чувством большого восхище­ния и глубочайшего уважения я вспоминаю всех тех енакиев- цев, с которыми приходилось вести жизнь на почти осажден­ном заводе. Всех не припомнишь, но многие остались в памя­ти: коксовый цех - мастер Волошин; мойка и углеподготов- ка- Неустроев; химический завод - Алферов; начальник ла­боратории. Доменный цех - Николадзе, Русанов, Луговцов, Кащенко, мастера Пантелей Домашнев, Башаров, Ровенский, Бугаев, Гудин и другие; газовщик Тихон Пшеничный, чугун­щики Котов, Рязанов, десятники Беседин, Данковцев и дру­гие; механики Ганзенко, такелажник Кагадаев. Мартеновский цех - инженеры Феленковский, Кравцов, Котин, мастер Пя- лов. Прокатный цех - мастера Ферапонтов, Орлов, Листопа­дов, Горбунев, Черепаха, Сазонов. Механики Руднев, Дегтя­рев, Стрельцов. Литейный цех - Денис Тихонович Серов, его помощник Карабанов. Железнодорожники - Лисяк, Дельеф, Кононенко. Электрический цех - Журенко, один из замеча­тельнейших самоучек, отдававший всего себя заводу. Паро- силовый цех - Гарбузов. Газосиловый, самый беспокойный и важный цех - Пойда, Ивановы, Журавлев, Свидерский и дру­гие. В конторе - Горфман, Триполко, Курачкин. Техническое бюро - Гребенников, Нудель. На рудниках- Вишняк, Пиро­гов, Дюмон и многие другие, кого я меньше знал, чем работ­ников завода.

Всему этому коллективу заводских и горных техников нельзя сделать упрека в том, что они плохо или недобросо­вестно работали. Они отдавали все свои силы и уменье для того, чтобы предприятие жило и процветало. Не по их вине, а в силу обстоятельств, завод был поставлен на консервацию. Коллектив Енакиевского завода, как в количественном, так и в качественном отношении, не представлял какой-либо угро­зы для развития завода.

Наличие хорошо знающих кадров на заводе, в каждом цехе на агрегате — это главное, это цементирует коллектив и создает уверенность в его работе.
Лев Николаевич Толстой, описывая сражение у Шенгра- бене, останавливается на одном эпизоде, имевшем решающее значение для исхода сражения.
Капитан артиллерийской батареи Тушин, находясь в цен­тре сражения, действиями своей батареи с небольшой груп­пой артиллеристов, даже без обязательного для таких слу­чаев прикрытия, сумел задержать французов и создать у них впечатление, что перед ними стоит вся русская армия, а не 5000 чел. Аналогичных случаев мы знаем много и во время Ве­ликой Отечественной войны. Только потому, что люди знали дело, были уверены в своих действиях и в своих командирах, они стойко и твердо держались до конца. Стояли на смерть.

Нечто подобное было и среди енакиевских рабочих. Здесь были не просто старые рабочие, а рабочие, любящие свой завод, воспитавший не один десяток людей. Семьи их также были целиком связаны с цехами завода. Интересы коллектива полностью сочетались с интересами завода. Все сознательно или бессознательно чувствовали, что с остановкой завода ло­мается вся их жизнь.

Самая большая опасность для нас крылась в нашем силовом хозяйстве. Оно не имело никакого резерва даже при самом луч­шем его состоянии в мирное время. Как в паросиловом, так и в газосиловом цехе (как в те времена подразделялась энергети­ка) машины были сильно перегружены и часто сбивались с так­та, что вызывало неравномерную подачу воздуха на печи и энер­гии для завода. Возможность работать параллельно машины не располагали. Все газовые машины были не похожи одна на дру­гую, что заставляло держать большое количество разнотипных запасных частей, в большинстве случаев получаемых с заводов, изготовивших машины, то есть из Германии (фирмы Клейн, Эргард, Земер). Энергетические установки расположены были не в одном месте, а в нескольких, средства компрессора и ресивера были совершенно недостаточны, и не имели ника­ких резервов, располагая предельно малой мощностью. При остановке завода приходилось решать своеобразный кросс­ворд- с чего начать и в каком порядке включать все это бес­смысленное нагромождение машин. Самой надежной частью энергетики была, как всегда, самая древняя, то есть паровая. Она была исключительно немощной: давление пара 4 атм., котлы-ланкаширы, без вентиляторов дутья, поэтому с кот­ла никогда не снимали больше 1,5 т пара в час вместо двух по норме. Вода жесткая, очистка примитивная. Паровые маши­ны для дутья- древние, это были еле-еле пыхтевшие маши­ны Куле и три маленьких, морского типа, машины изношен­ные до последней степени. И вот, когда все-таки приходилось пускать завод после его полной остановки, начинать надо было с пара. Дальше следовало переходить на старые газоге­нераторы, дающие вместе (два газогенератора) 300 кв. посто­янного тока, затем пускать маленький тейзен, находящийся в другом здании, компрессор для перевода постоянного тока на переменный, после этого - компрессор на центральной электрической станции и, наконец, газогенератор доменно­го газа 900 квт. В этой цепи агрегатов, как правило, под конец что-нибудь не срабатывало и приходилось начинать с начала. В таких сложных условиях можно было легче работать, если все машины и печи были в действии. Тогда случаи так называ­емой полной остановки были реже. Естественно, когда завод стал сокращать объем производства, остановки участились. Организация энергетического хозяйства на Енакиевском за­воде была совершенно непонятна. Можно было бы оправдать создавшееся положение тем, что машины были заказаны дав­но. Но нет, энергетические машины были относительно но­выми, заказа 1911—1912 гг. В результате какой-то злой воли или недомыслия, его главный фундамент, основа производ­ства была разрушена. Объяснение этому может быть только в коррупции главного технического персонала завода в лице Шлюппа и Лентреманжа. Переменный ток высокого напря­жения составлял 3000 в, постоянный - 250 в, низкое напряже­ние - 220/380 в. Переменный с постоянным током везде пу­тались в каждом цехе и даже на одном и том же агрегате. Бессистемность в энергетических схемах заводов была и на других металлургических заводах, в особенности бель­гийских и французских, но там машины были сильные и ре­зерв был большим. Электрическая часть основных газогене­раторов была на Енакиевском заводе, к счастью, удовлетво­рительна.

Поиски какой-либо электростанции, более или менее под­ходящей для Енакиевского завода и могущей помочь нам вы­йти из критического положения, занимали нашу мысль. Стан­ция даже снилась нам, и мы бы отдали многое за нее. Мы по­сылали во все концы разведчиков. Один из них донес, что в Керчи находится хорошая американская электростанция, ко­торую белые не успели затопить. Какого же было наше разо­чарование, когда вместо станции мы получили лишь три по­ломанных компрессора фирмы «Ингерсоль Ранд», требую­щие ремонта и энергии.

Если с этой неразберихой можно было мириться в нор­мальных мирных условиях, когда любая фирма ставила за­пасные части к поставленному оборудованию и производила по ходу его эксплуатации различные усовершенствования, то после четырех лет войны, при полном отсутствии надлежаще­го ремонта оборудования, положение с энергетикой на Ена- киевском заводе создалось совершенно нетерпимое. Необхо­димо было искать выход. Надо было своими средствами про­извести крупный ремонт всего расхлябанного хозяйства, ра­ботать на агрегатах, которые были хоть сколько-нибудь в рабочем состоянии и искать энергетический агрегат, сколько- либо надежный, могущий работать независимо от остально­го энергетического оборудования, то есть шаровую станцию. При поездке в Петроград мы сделали попытку получить тур­бину в 10000 кв., но неудачно. Искали такой агрегат на оста­новленных заводах и на заводах, которые не предполагались в ближайшее время к пуску и, наконец, нашли на Дружков- ском заводе агрегат, совершенно неподходящий нам по элек­трическим характеристикам. В результате, работа на этой станции, главном жизненном органе завода, была буквально игрой со смертью. Как в конце концов все обошлось благопо­лучно, без людских потерь, трудно себе представить. Нервоз­ная обстановка сказывалась на людях. Они торопились и в спешке совершали необдуманные поступки. Приведу приме­ры. На малой газомоторной станции почему-то заел вентиль газопровода, подводящего газ от газгольдера к газовым дви­гателям. Вентиль находился в колодце. Два мастера-механика Журавлев и Иванов кинулись в колодец и, мгновенно угорев, потеряли сознание. Не долго думая, набросив на себя петлю и почти не дыша, я спустился в колодец, обвязал канатом по­страдавших и вытащил их наверх, где они пришли в себя. Са­мое же нервозное состояние было у персонала, обслуживав­шего центральную станцию и газомоторы доменного цеха. И неудивительно. Подвалы не имели какой-либо вентиляции, с потрескавшимися выхлопными коршками, противогазов у персонала не было.

Однажды я сделал замечание начальнику цеха, что маши­ну пустили без предварительного осмотра нагревательных га­зовых насосов, чаще всего засорявшихся, и поэтому потеря­ли целых два часа. Я говорил излишне резко. В ответ началь­ник цеха в дерзкой форме стал доказывать, что в такой обста­новке вообще нельзя работать, что из нашей работы ничего не выйдет и т. д. и т. п. Я не выдержал и «вывел» начальника из цеха, говоря, что в таком случае рабочие справятся без него. Это был невиданный в истории заводов случай, когда инже­нер в присутствии рабочих выводит из цеха начальника цеха, тоже инженера.

Инженерная общественность решила призвать меня, как главного инженера, к порядку. Разобрав дело, представите­ли общественности нашли, что мой поступок был продикто­ван вызывающим поведением начальника газовых машин, но что я, физически более сильный человек, не должен был при­менять силу, и достоен порицания. Пришлось публично пока­яться перед всеми инженерами.

Об этом случае, может быть, и не следовало бы упоминать, но он характеризует тяжелую обстановку работы силово­го цеха. Это был самый тяжелый участок завода, своего рода Малахов курган Севастопольской обороны.

Положение с энергетикой на рудниках являлось еще бо­лее тяжелым, чем на заводе. Откачка воды на руднике Бун­ге производилась электронасосами, на Веровском - паро­выми насосами и на Софиевском - и теми, и другими. Ком­прессорный воздух на всех рудниках подавался электроком­прессорами, но так как вести работу можно было и без пода­чи воздуха, то пуск компрессоров откладывался на послед­нюю очередь. Снабжение паром на всех рудниках производи­лось от ланкаширских котлов, а на Веровском даже от бата­рейных (шестерки). Давление пара составляло от двух атмос­фер на Веровском руднике до 8 атмосфер на Бунге, на Софи- евском - 4-6 атмосфер. Топки были ручными, вручную про­изводилась уборка золы. Вода очищалась примитивно, состо­яние котлов было ужасное. На руднике Веровка в моем при­сутствии через образовавшееся в листе отверстие из котла вышла вода. Утечка произошла тихо и спокойно, котел в это время был под паром, взрыва не произошло. Столь счастли­вая случайность бывает в одном случае на миллион. Электро­энергию рудники должны были получить от завода по хоро­шо сооруженной линии высокого напряжения в 3000 вольт. Но на заводе энергии не было, на руднике Бунге, где имелась своя электростанция мощностью в 2000 кв., турбины были не в порядке - не было дисков Куртиса, не было лопаток, давать пар на две турбины котлы не были в состоянии. Необходимо было на всех рудниках ремонтировать котлы, а на Бунге изго­товить лопатки и поставить их на колеса Куртиса. Нам зана­рядили несколько ланкаширских котлов, а для рудника Бунге даже водотрубный котел Бабкок-Вилькокс с механическими топками. К этим работам мы немедленно приступили.

Состояние подземных работ на рудниках было ужасное, на Веровке вода дошла до горизонта 105 и даже насос иногда работал под водой, незатопленным оставался горизонт 75, и только один насос. Откатку производили бадьями. При дере­вянном креплении ствола это угрожало его разрушением. На Софиевке и на Бунге были затоплены все нижние горизонты. Не было не только коксового угля для завода, но даже энер­гетического. Возникла идея заложить крестьянскую шахту- наклонку на Нарневском руднике. Этот рудник принадлежал дельцу Козакевичу, который, присосавшись к заводу во вре­мена Потье, извлекал из него для себя большие выгоды, со­храняя одновременно свободу спекуляции углем на Харьков­ском рынке. Рабочие этого рудника пришли к нам на завод в 1918 г. и просили взять шахту в состав комитета, так как вла­делец ее, впредь до лучших времен, не показывал признаков жизни. Силами своего проектного отдела мы спроектировали небольшую шахту с деревянным стволом, с кипом, бункера­ми, подвели к руднику узкоколейную дорогу, получили в Со­внаркоме Украины в г. Харькове вагоны и бензиновозы, со­вершенно новые, принадлежавшие какой-то воинской части, и шахта в 1921 году начала работать.

Эти несколько примеров состояния энергетики на заводах и рудниках дают возможность понять всю сложность поло­жения. Но надо сказать, что ни у кого из работников завода и шахт, находившихся на переднем крае нашего производства, то есть у машин при их ремонте, в шахтах при откачке, произ­водившейся самым примитивным приемом - бадьями, а также насосами под водой, не было никакого сомнения в том, что мы в конце концов победим. Мы работали без страха с полной уверенностью в успехе.
В будущей моей практике работа на Енакиевском заво­де внедрила в мое сознание понятие, что энергетика на заво­де и в любом предприятии - самое главное, если энергетиче­ское хозяйство хромает, работать становится крайне беспо­койно и тебе и всему персоналу. Любая затрата средств, на­правленная на упрочнение энергетической базы завода, всег­да окупается. Я убедился и в том, что так называемые вспомо­гательные, не производственные цехи - механический, литей­ный, электрический — в такой обстановке становятся важнее производственных.

Наконец, вопрос о материалах. Недостаточное снабжение материалами, особенно вспомогательными, нас непрерывно преследовало. Например, некачественное снабжение смаз­кой неблагоприятно сказывалось на работе газовых машин, то есть нарушала работу сердца завода. Когда связь с Югом наладилась, мы получали смазку для цилиндров газовых ма­шин с температурой вспышки 220 градусов. Как только воз­можность получать смазку прекратилась, надо было приду­мать заменитель. Наиболее подходящей смазкой оказалось подсолнечное масло, но соблазн персонала воспользоваться им для пищи был настолько велик, что к машинам масло до­ходило в незначительном количестве. На наше счастье нам удалось достать на Мариупольском заводе сурепное масло, служившее в прошлом для закалки брони и негодное в пищу. Его следовало лишь профильтровать. Наконец, и этот источ­ник получения смазочных материалов иссяк. К этому време­ни уже налаживалась связь с Баку, и нам пришлось получать оттуда сырую нефть, разгонять ее, ректифицировать на бен­зольных ректификационных колонках и самим изготовлять смазку и бензин.
Для рудников и завода необходимы были трубы. В виде вы­хода из положения мы вошли в соглашение с неким Поповым, имевшем примитивный трубосварочный стан в Луганске. Он брал у нас штрипсы и изготовлял для нас трубы.

Положение с приводными ремнями было так же исклю­чительно сложным. Старых запасов ремней не было - ни верблюжьих, ни хлопчатобумажных, никаких других. Кро­ме того, имела место громадная утечка ремней на подошвы. Даже мастера ходили в обуви на верблюжьих подошвах, го- что подошвы сделаны из обрезков. Самое больное место с ремнями у нас было на стане «360», очень нужном. Из-за от­сутствия ремня нам пришлось переделать его на канатную пе­редачу. Шкив диаметром 7,7 мм был отлит у нас в мастерских Д. Т. Серовым, обработан по чертежам Кошеленко М. Д. под руководством и его мастеров на месте подсобными средствами, без применения каких-либо специальных станков. Вся эта гран­диозная работа обошлась всего-навсего в десять пудов муки.

С прозодеждой также было неважно. Достать какую-либо прозодежду специально было — невозможно. Приходилось ее шить из мешков. Иногда мешковая прозодежда имела за­платы в самых интересных местах.

В эти тяжелые дни особо важную роль сыграла лаборато­рия, она помогла разрешить вопрос взрывчаткой. Рудники не имели взрывчатки.

Во время диверсии на ст. Караванная там было разбросано огромное количество снарядов, которые не разорвались. Мы их подобрали, разрядили от пистонов, выцарапали оттуда аммонал и картечь. Пистоны также подвергали осторожной разрядке. Наштамповали из красной меди трубочки, из элек­троламповых волосков и коллодия запалы, достали гремучую ртуть из старых военных пистонов, залили парафином и по­лучились пистоны, которыми мы пользовались. Все это было проделано в большом масштабе и почти без несчастных слу­чаев. Только однажды несколько пострадал начальник лабо­ратории и как-то опалило двух рабочих при переплавке сна­рядов в вагранке.
Весь период до весны 1923 года, то есть период до останов­ки завода, надо разделить на три «эпохи».

Первая «эпоха» — 1920 —1921 гг. — рабочее самоуправ­ление с небольшой помощью со стороны Харькова и Москвы. На месте были комиссары, заведующий, уполномоченные ЦПТИ. Некоторые из них очень колоритные фигуры, напри­мер, в Енакиеве — Лаптев, в Макеевке — Николайчик Панте­леймон. Первый типичный уралец, с оканьем, в прошлом ма­трос Балтийского флота. Второй - украинец, матрос Черно­морского флота. Форма их одежды соответствовала тому пе­риоду: высокие сапоги, бушлат, полуоткрытая грудь, неиз­бежный маузер. Словарный капитал их был исключитель­но оригинальным, для «сухопутных» людей, даже для метал­лургов, малопонятный, хотя каким-то подсознательным чув­ством все же воспринимаемый. Ребята они были очень хоро­шие, честные, немного склонные к алкоголю, и во всем видев­шие «контру», которой в большинстве случаев не было. Лап­тев работал на этом посту недолго, а Николайчик, после того как управление заводами стало более организованным, при­ступил к выполнению свойственных ему функций, то есть стал начальником копровых цехов Югостали.
Вторая «эпоха» — 1921—1922 гг. — появление на постах директоров заводов более спокойных и толковых людей: в Енакиеве - Межлаука, на Юзовке - Макарова, в Макеев­ке - Андроникова; и частые собрания в Макеевке совместно с представителями центра, то есть из Москвы, Харькова, с то­варищами Шверниковым, Генаком, Завенягиным.
Третья «эпоха» — 1922 —1923 гг. — деятельность правле­ния Югостали в Харькове, когда завод получил почти по всем вопросам указания от Межлаука, затем от Иванова, Игнатье­ва, Свицына, Дыбеца.

И, наконец, последний период - когда мне пришлось ра­ботать в Енакиеве и когда, кроме Югостали, указания начали поступать из Москвы. Решение о закрытии завода исходило от Главметалла.

Отличие всех этих периодов работы Енакиевского заво­да при Советской власти от периодов, когда заводом «владе­ли» немцы, добровольцы и казаки, заключается, прежде всего, в том, что в советских условиях мобилизация сил для решения той или иной задачи проходила быстро, немедленно. В первый пери­од 1920—1922 гг. заводы располагали более сильно выраженной самостоятельностью. Руководители промышленности в Харько­ве и в Москве для осведомления о состоянии заводов пользова­лись информациями с мест. Хотя и не часто, мы ездили в Харь­ков, в Москве же, за время работы завода до его остановки, мне не пришлось быть ни разу. Сношения с Москвой осущест­влялись Югосталью, находившейся в Харькове. Помощь заво­ду со стороны была очень мала. Железные рудники восстанав­ливались после угольных. Угольные шахты были частично зато­плены, половина, а иногда и более добычи шла на собственные нужды завода. Например, в Енакиеве даже в лучшее время это­го периода потреблялось примерно 40% угля вместо нормаль­ных 10%. На заводе уголь расходовался вхолостую, непроиз­водительно. Лучшим годом на Енакиевском заводе по расхо­ду угля был 1922 год - в этот период добыча угля по всем руд­никам составляла 17.400.000 пудов, из них расходовалось на собственные нужды рудников 31,7%, остальные 12.200.000 пу­дов шли на завод. При этом производство чугуна составляло 3.200.000 пудов, мартеновской стали 2.350.000 пудов, кокса - 4.000.000 пудов, проката - 1.900.000 пудов. Енакиевский завод расходовал на пуд проката не свыше 4 тонн угля, с учетом за­траты угля производства кокса.

Производительность труда была исключительно мала - завод работал не на полную мощность. На заводе и рудни­ках было задействовано 10.000 рабочих. Мы требовали под­считать потребность завода в средствах на заработную плату по эквиваленту довоенного рубля. Получилось, что денег, вы­рученных от продажи нашей годовой продукции, хватит лишь на расплату с рабочими. Таким образом, при 8-часовом рабо­чем дне стоимость нашей работы была в 2-3 раза более доро­гой, чем до революции. Правда, в это же время на рудниках и заводах велись большие работы по восстановлению и укре­плению хозяйства. За это время Власти Советов до консерва­ции мы своими средствами в значительном объеме восстано­вили силовое хозяйство рудников при этом с очень малой по­мощью со стороны. На заводе была построена доменная печь № 6 с механизированной загрузкой. Построена и введена в действие турбина мятого пара, введен мощный мотор - гене­ратор на 1500 кв. Отремонтированы и приготовлены к пуску мартеновские печи № 4 и 5. Отремонтированы бараки для ра­бочих, построены казармы на рудниках. Надо было еще мно­го сделать, но завод подходил к «мертвой точке» и, как вся­кий большой маховик при остановке, работал все с меньшей и меньшей инерцией.

Работу Енакиевского завода в это время контролиро­вали комиссии, присылаемые специально из Москвы. Пер­вая комиссия Калинина и Шатуновского свысока отнеслась к единственному действующему заводу и к работе домен­ной печи - «печи-самовара». С такой комиссии быть может, и нечего было спрашивать, так как она состояла не из «вра­чей», а из «анатомов», способных лишь анатомировать мерт­вые тела. Для нее не важен был импульс жизни завода, а тре­бовалось констатировать неизбежную смерть. Вторая комис­сия проф. Буракова, состоявшая из инженеров, была по су­ществу инвентаризационной. Она бесстрастным языком опи­сала механизмы, агрегаты, газовое хозяйство. В деле, которое она совершенно не понимала, — в отношении газового хозяй­ства — она констатировала исключительную изношенность оборудования и сделала неверные, самые общие выводы. И, наконец, третья комиссия уральского металлурга Рейнгард- та приехала в момент, когда завод был отрезан от рудников снежными заносами и не было подвоза угля. Она и сигнали­зировала в Москву о необходимости остановки. Этот сигнал разлагающе подействовал на некоторую часть техников, но не на основной енакиевский коллектив рабочих и служащих, не понимавших, как не понимаю до настоящего времени и я, зачем и для чего надо было останавливать завод. Последую­щая работа показала неправильность этих действий. Изрече­ние «Духа живого не угашайте», что, прежде всего надо было делать обследователям комиссий, — было выше их понятия.

В самом начале 1921 г. я получил открытку из Кузнецка от М. К. Курако. Очень обрадовался. Почти в то же время прие­хали два сибиряка, работавшие с Курако - Жестовский и Вла­димирский. Они сообщили печальную весть: Курако умер 8 февраля 1920 г. Письмо, которое я получил, шло больше года.

Новый 1921 год, то есть начало второй «эпохи», я встре­чал в Харькове. Лобанов, один из профсоюзных деятелей, ре­шил устроить встречу Нового года под углом зрения смыч­ки с трудовой интеллигенцией. Встреча была организована в неприспособленном для этой цели помещении. Вешалок не было. Вся верхняя одежда свалилась в кучу, как на студенче­ской вечеринке. На столе красовалась по тому времени мно­го яств: гора селедок, много лука, хлеба, масла, спирта, сер­вировка а-ля фуршет. Выпили достаточно, много говорили. Здесь меня познакомили с Иваном Ивановичем Межлауком. Оказалось, что он едет к нам на завод директором, а его заме­стителем будет Щербина. Это была потрясающая по своей не­ожиданности новость. Межлаук был в военной форме, гово­рил конкретно и сухо в военном стиле. Это было необычным, так как я привык к людям, с которыми разговаривал просто, по- товарищески. И вот передо мной начальник, строго спрашиваю­щий, когда я собираюсь ехать на завод. Он приказал мне отпра­виться с ним в его поезде. «Это будет безопаснее, а по дороге вы мне расскажете, как живете на заводе», — сказал Межлаук.

Поездка была необычной. Межлаука сопровождал целый батальон первого Чонгарского особого полка с командирами, пулеметами и прочими военными аксессуарами. И. И. Меж- лаук находился в штабном вагоне, я и Луговцов Максим Вла­сович ехали в своей теплушке. Было холодно, приходилось использовать спецодежду: валенки, шубы.
На всех станциях выставлялись караулы. Видимо, горький опыт гражданской войны научил проявлять большую осто­рожность.

Кроме Ивана Ивановича с ним ехали его брат Леспольский Владимир Иванович помощники полковник Минх и Вядре и командир батальона Черявский. Вся эта группа людей держа­лась вместе, зная близко друг друга, подальше от нас.

Иван Иванович по приезде в Енакиево предъявил свои мандаты. Щербина стал его помощником по профсоюзной работе. Иван Иванович интересовался техническими вопро­сами производства, которых не знал, но хотел освоить. В сво­их действиях он был педантичен и точен. Сказывалось воспи­тание. Отец Ивана Ивановича был учителем «мертвых» язы­ков - латинского и греческого. Влияние отца сказывалось на всех четырех сыновьях. Он приучил их к точности, краткому и определенному изложению своих мыслей. Один из сыно­вей был расстрелян белыми, и мы видели броневик, который носил его имя. Второй — Валерий — работал в Москве, два остальных сына были с нами. Позже, когда я ближе познако­мился с Иваном Ивановичем, то обнаружил, что он не такой уж сухой человек, как я его воспринял вначале, что он очень образован. С ним было интересно обсуждать различные во­просы, говорить о тяжелом состоянии нашего завода, причем беседа происходила не в сухом тоне, каким как нам казалось вначале, он только и мог говорить.

Межлауки держали себя на заводе просто, но твердо. Иван Иванович поселился в маленькой квартире, значитель­но хуже, чем у любого инженера. Жена у него была простая женщина, недавно родившая сына. Брат Ивана Ивановича жил в одной квартире с ними.
Иван Иванович держался скромно. Одевался просто, и зи­мой каждую субботу в валенках с веником и шайкой направ­лялся вниз к ставку в баню, где мылся и парился по-старинке - с квасом. В разговоре с рабочими придерживался народно­го жаргона. Несмотря на это, рабочие его не особенно любили.

И.И. Межлаук, первый советский дирек-
тор ЕМЗ, 1920-1921 гг.

Щербина был человек из их среды, они его знали и могли обращаться к нему со всякой мелочью. Может быть, на от­ношении рабочих к Межлауку сказывалось и недовольство Щербины своим положением на заводе. Я старался быть по­дальше от взаимоотношений нового директора, я видел боль­ше желания работать, систему в деятельности, у него было больше связей. Связь завода с Москвой в период его руко­водства была лучше, завод шире получал помощь. Я советовал Щербине заняться профсоюзной работой, как это ему пред­ложил Иван Иванович. Но недовольство своим положением у Щербины оставалось, и его перевели директором Брянско­го завода.

Каждое утро ровно в восемь часов мы с Иваном Иванови­чем Межлауком начинали обход завода. Он молча слушал. Утренние обходы завода Иван Иванович называл лекциями по металлургии. Мы ездили на рудники, он ходил по забоям, проходкам. Он хотел все познать и усвоить без тени недове­рия к тому, кто объяснял. Это подкупало.
Окружение Ивана Ивановича состояло из интеллигент­ных людей, а его брат Леспольский был журналистом. У нас он вел квартальные бюллетени нашей работы — так называе­мые официальные ведомости о работе трех заводов — Енаки- евского, Макеевского, Петровского. К этому официальному бюллетеню прилагался в ограниченном тираже иллюстриро­ванный бюллетень в стихах - юмористическая интерпретация официального бюллетеня. Всем хотелось и посмеяться.

Воинская часть, приехавшая с И. И. Межлауком, была да­леко не лишней, так как в сентябре 1920 года белыми, про­рвавшимися из Крыма до станции Караванная, была совер­шена большая диверсия. Они частично подорвали склад ар­тиллерийских снарядов. Эта диверсия была настолько нео­жиданной, что всполошила весь район Енакиево, Макеевку и Юзово. В один из сентябрьских вечеров я был удивлен тем, что вся площадь перед конторой оказалась загруженной под­водами и людьми в самой необычной одежде. Здесь были и женщины, и дети. Все старались уехать как можно дальше, и только отсутствие сведений о направлении движения не по­зволяло этой панически настроенной толпе принять опре­деленное решение. Вся эта масса людей приходила в особый ажиотаж при газомоторных взрывах. Мы с Кащенко попроси­ли у Щербины лошадей для поездки навстречу беженцам, что­бы узнать причину паники. Отъехав километров на 20, мы услы­шали, что взрывы на Караванной затихают и поток беженцев уменьшается. Но все-таки ездить было небезопасно. Иногда на­падали банды «зеленых», к тому же Крым был у «белых», а го­сударство «Гуляй-Поле» не было еще ликвидировано.

Помнится такой случай в период работы с Иваном Ивано­вичем. В октябре 1921 года мы пустили доменную печь № 2. Пуск этой печи представлял собой революционное событие в жизни завода: мы начинали плавить чугун в количестве 10-12 тысяч пудов в день. Завод становился настоящим металлурги­ческим предприятием. Печь была пущена в отсутствие Ивана Ивановича, в это время он был в Москве. Узнав об этом собы­тии, Иван Иванович доложил о нем съезду Советов и, по его словам, получил благодарность от Владимира Ильича Лени­на. По приезде он передал об этом нам. Я встретился с ним,

выходя с завода, куда он направлялся сразу после своего воз­вращения. Он расчувствовался и стал меня обнимать и целовать.
Пуск печи № 2 способствовал значительному улучшению моих отношений с Иваном Ивановичем. Он уже не предлагал, как раньше являться к нему после 12 часов ночи для доклада, который иногда задерживался до двух ночи, в то время как в восемь часов утра надо было идти на завод. Он начал забо­титься об улучшении быта технического персонала.

К осени 1921 года произошли тяжелые, незабываемые со­бытия - голодный 1921-й год в Казахстане и на Поволжье.
На завод в конце октября прислали около пяти тысяч ка­захов с детьми и женщинами, истощенными до предела. На­чало холодать. Эта масса людей ехала в неотапливаемых те­плушках. Всех прибывших надо было принять, устроить, на­кормить и использовать на работе. В то время у нас с продо­вольствием было очень плохо, не хватало хлеба, работать эти люди не могли, будучи настолько истощены, что с трудом пе­редвигались. Пришлось устраивать их в бараках для военно­пленных и ухаживать за ними. Несмотря на оказанную по­мощь, части голодающих сохранить не удалось. Из оставших­ся в живых в Енакиеве осело постоянно десять - двадцать че­ловек, а остальные, как только стало теплеть, отправились в обратный путь. Перед тем, как дать согласие на принятие го­лодающих, нам с Иваном Ивановичем пришлось выдержать большое сопротивление на собраниях в цеховых клубах. Надо было доказать, что помощь этим людям - святая обязанность каждого советского гражданина. Рабочие доказывали, что надо отказаться от приема беженцев, так как у нас достаточ­но неустроенных людей среди своих, не хватает хлеба и т. д.
Выступали мы, в том числе и я, очень горячо и, в конце концов, победили. Рабочие успокоились, поняли, что имеют­ся общечеловеческие обязанности, отличающие советских людей от буржуа, и их надо выполнить.

В результате событий с приемом голодающих, рабочей силы мы не получили и спасли от голода не более половины прибывших.

С И. И. Межлауком мне пришлось вместе работать всего один год. В канун Нового 1922 года его назначили председа­телем вновь организованного в Харькове объединения ме­таллургических заводов «Югостали». Его заместителем был Дыбей, техническим директором Свицын и коммерческим ди­ректором известный Логин Логинович Игнатьев.
Игнатьев являлся очень интересной фигурой. Он начал свою жизнь мальчиком — разносчиком чая в конторе. Пре­красно знал бухгалтерское дело, обладал крепким умом. Мог вывести на чистую воду любого очковтирателя, умел хоро­шо подбирать людей для работы, был честен и никогда не ис­пользовал оказанного ему доверия в личных интересах. Эти его качества в старых кругах высоко ценились. Он был пред­седателем или членом многих акционерных обществ в Мо­скве. Выбор его в качестве коммерческого директора Югоста- ли был сделан совершенно правильно.

И. И. Межлаук направил в Енакиево Игнатьева, который предложил мне стать директором завода. Я согласился, но с тем, что одновременно буду и главным инженером. Дав это согласие, с 1922 года до закрытия завода я был директором и главным инженером завода и рудников Енакиева.

В середине 1923 года я получил от директора Гурьевско­го завода Г. Я. Казарновского письмо с просьбой направить опытных горновых для доменной печи этого завода. Я пред­ложил поехать в Сибирь мастерам: Ровенскому, Трубке, Со­ломке, Брыдеву. Они поехали и помогли.