Савенков Николай
1
Безумная пора
прошла, как шторм в стакане.
Не катится «ур-ра...»
под ноги истукана. Ни звука, тишина,
простреленная ветром.
Избитая страна
черна, как смерть Поэта. Ни пламени, ни льда,
ни крестика, ни гроба,
лишь небо и звезда
над ней застыли оба. И звуки все слабей,
все отголоски жизни.
лишь чиркнет воробей,
не изменив Отчизне. 2
Ты восседаешь, я стою.
Все в рамках давешних традиций.
Смотрю на голову твою, -
там выше нимба только птицы. Здесь чудно. Облака не жмут.
Здесь вяжут вязь ручные птицы, -
покуда голуби живут
ты можешь сам собой гордиться. Они, как памятка о тех
годах, что греются в подмышках,
когда без скобок слово - смех
и без кавычек слово — вышка. И тем подспуднее тебе
тащить ту память, как телегу,
и быть ранимее к судьбе
не больше, чем к дождю и снегу. Тем паче, в каменном челе
под маскою безликих трещин,
как в замкнутом на ключ столе,
сокрыты трепетные вещи: холодный студень жарких дней,
пот, обливающий ночами,
интриги в тысячу огней
и невозвратность за плечами, В гранитной вызрев скорлупе,
навскидку, страусиной масти,
размыл ты память о себе,
что уравняло грех и страсти. Теперь ты видишься иным, -
тридцатилетняя усталость.
И ощущение вины
сейчас во мне, скорей, осталось. За разоренные мечты,
за мать, отца, имевших «счастье»
забраться в те года, где ты,
как клоп, накачивался властью. Но ты сидишь, а я стою,
не заслужил, видать, и лошадь.
Глаза глядят на статую,
а в перспективе видят площадь. Летит газета со скамьи.
Кобель усердно лижет суку.
Дерутся сдуру воробьи.
Все, как всегда. Короче, скука... 3
Вот корень зла — ты обездвижен,
алтарь без лампы и огня.
Но ты в граните, значит, выжил,
не потерявши и коня. О суть борьбы, что гасит пламя
и зажигает мертвый лед!
Суметь собрать себя из хлама,
суметь поднять себя в полет! Все повторимо, как в качелях,
судьбы негаданный каприз, —
и время, выдвинувши челюсть,
швыряет вверх, чтоб сбросить вниз. Но ты иной, ты видел вещи
немного глубже, и рука
успела пальцы сжать, как клещи,
и уцепиться в облака. За сохранение традиций!
Пусть соколиная заря
прельщает юную девицу,
ты вышел, ей себя даря! Соединим же наши мысли
и гордый камень наших лбов,
между сознанием и высью
тем самым ввинчивая болт. Пусть облака над нами тают.
Тобою заданный урок,
страницы старые листая,
написанные поперек, зубрю сейчас, сцепивши зубы,
что здесь важней для головы:
иерихонские ли трубы,
иль шепот листьев и травы. Ответь, — душа в большой опале, —
взлетевши вверх, виновен ты
пред теми, что тогда упали,
сломавши крылья и хребты? Где непорочное зачатье,
а где порочащий конец?
На наше счастье и несчастье
терновый выскоблен венец. И эта пища для раздумий
так пахнет только в кабаке.
Ты, что ли, каменный, но умный
с моей судьбой в своей руке? Ведь я еще в утробе не был,
а ты меня уже убил,
убил меня за корку хлеба,
убил, чтоб я ее забыл. Мне за распахнутою дверцей
не мир увидеть, а кусок.
Я кот, нанюхавшийся перца,
и ухожу в один бросок! Неважно мне, что, может, в целом
свече зажженной ты стратег
и то, что в сердце зверю целил,
и был нормальный человек. Страна не зверь, и трудно ранить,
лишь тыча палкою в народ.
Пусть жизнь — одна большая странность,
но не калечит наперед. Теряя шерсть, он все же выжил,
народ, как фактор бытия...
А все изложенное выше
не шлак, а форма для литья.
| 
