Гришин Александр

Отшелестел листопад,
  птицы пропели.
  Вот и окончились, брат,
  дни, что звенели.

  Пора бы вам подумать о душе.
  Как говорится, ходим все под Богом.
  Не всё ж — о гараже, да тираже,
  да опытной красавице под боком.

На этой вот земле под небесами,
  чтоб в люди вывести, отец и мать
  учили нас ходить и отдавать.
  .. .Хватать и ползать мы б сумели сами.

  Истекло моё время, ушли мои чувства — куда ж?  —
  и растаяли мысли в табачных и винных туманах,
  из прорех состою, из пропаж состою, из  продаж...
  Ветер свищет в душе, голове и карманах.

«Вновь обрушилась в душу...»
  Вновь обрушилась в душу с небес
  домовитых скворцов перепалка.
  Зеленеет заброшенный рельс,
  зарастает ромашками свалка.

...И пшёл, как говорится, прочь,
  и ветер встретил, и очнулся,
  и задохнулся...
  — Вам помочь? —

1. Звук
  И хор, и голос, поднятый над хором,
  и крик, и шепот, и мольба, и стон —
  лишь волны звуковые. И простором
  записаны, как на  магнитофон.              

  Здравствуй, речка Булавинка,
  моей жизни сердцевинка!
Вновь у бережка стою,
  Узковата, мелковата,
  но ни в чём не виновата,
  катит капельку свою.

«Хочу в Донбасс, на родину, из круга...»
  Хочу в Донбасс, на родину, из круга
  забот. Вот денег соберу — и в путь!
  Хочу, хочу услышать мову друга,
  задымленного воздуха вдохнуть.

«Эта женщина не продается...»
  Эта женщина не продается
  и тебе, дураку, достаётся
  не за ржавый пятак —
  за бесплатно, за так,
  как звезда, как вода из колодца.

 ...сердце проснулось.
  Он спички нашарил впотьмах.
  Дверь отшатнулась.
  Он вышел и стал у порога.

«Ничего не нажил, кроме…»
  Ничего не нажил, кроме
  болей в сердце да седин.

Пора сбиваться в стаи,
  пора, пора!
  Прозрачней дали стали
  и вечера.

Прости меня за то, что я вернусь,
  войду в твою бессонницу некстати,
  и с помощью твоей в твоей тетради
  печальными словами обернусь.

«Что ты плачешь, мама...»
  Что ты плачешь, мама,
  над судьбой моей?

«Она внезапно стала далью...»
  Она внезапно стала далью —
  во все края, во все концы...
  И в голосе её с печалью
  вдруг зазвенели бубенцы —

За занавеской жил он, пел и плакал,
  и сказки говорил, шептал почти...
  И Золушка вздыхала у печи,
  и на мою подушку дождик капал,

  У меня беда, под  глазами тень
  мне бессонница намела.
  А еще у меня зацвела сирень,
  у меня сирень зацвела!

Колыбельная для колодезного журавля
  Спи, моя степная птица,
  люли, люлюшки, люлю,
  я пою, когда не спится
  у колодца журавлю.

  Все состоит из мелочей...
  Но вот на сцене освещённой,
  солёным потом освящённый,
  скрипач со скрипкою своей.

Я в буре поселил слова —
  и буря песней стала.
  Траве отдал: «Бери, трава!»
  трава слова шептала.
  А звонкие слова свои
  я бросил птицам: «Нате!» —
  их мне обратно соловьи
  вернули на закате.
  А лучшие свои слова
  собрал и без печали
  их вынес людям: «Это вам...» —
  и люди замолчали.

Быть найденным в капусте не зазорно.
Но мама тоже может ошибиться.
Я думаю — меня на крыльях птица
  в мир принесла из дали заозерной,
  заветерной, заснежной, запечальной,
  заоблачной, замесячной, зазвёздной.
  Я улечу осенней ночью поздней,
  уже не пряча крыльев за плечами!